Черный Отряд - Страница 72

Меняющий к тому времени завершил превращение в огромное, лоснящееся, вонючее, жирное и голое существо, которое, хотя и стояло на задних ногах, почему-то меньше напоминало человека, чем недавно изображаемое Взятым животное. Он пнул останки Твердеца и радостно квакнул, словно его смертельный трюк был лучшей шуткой века.

И тут он заметил Повешенного. Жирная туша содрогнулась, и он заторопился к остальным Взятым, с пеной у рта изрыгая что-то неразборчивое.

Повешенный вырвал меч из своего черепа и попытался что-то сказать, но безуспешно. Зовущая и Душелов и пальцем не шевельнули, чтобы ему помочь.

Я опустился на колени и проверил у Ворона пульс, потом взглянул на Зовущую. Какая же она крошечная – не выше ребенка. И как в такой маленькой оболочке может таиться столь жуткий гнев?

Меняющий побрел по лужайке, на его поникших плечах под слоем жира гневно бугрились мускулы. Подойдя вплотную к Душелову и Зовущей, он остановился и обшарил их лица напряженным взглядом. Не было произнесено ни единого слова, но судьба Повешенного, кажется, была решена. Меняющий хотел ему помочь. Остальные – нет.

Странно. Меняющий – союзник Душелова. Откуда этот внезапный конфликт?

Откуда это смелое пренебрежение гневом Госпожи? Она не обрадуется, если Повешенный умрет.

Когда я коснулся артерии на шее Ворона, пульс был неровным, но постепенно наполнялся. Я облегченно вздохнул.

Солдаты Зовущей подошли к Взятым, поглядывая на широченную спину Меняющего.

Душелов и Зовущая переглянулись. Женщина кивнула. Душелов завертелся волчком. Прорези на его маске вспыхнули красным цветом лавы.

И внезапно Душелов исчез. Там, где он находился, появилось облако мрака высотой в десять футов и шириной в двенадцать, черное как внутренность угольного мешка и плотнее самого густого тумана. Облако метнулось вперед быстрее броска гадюки. Послышался удивленный мышиный писк, и наступила зловещая, долгая тишина. После рева и лязга она показалась мне смертельно многозначительной.

Я яростно потряс Ворона, но он не очнулся.

Меняющий и Зовущая стояли возле Повешенного, пристально глядя на меня. Мне хотелось, завопить, убежать, зарыться в землю. Я внезапно стал волшебником, способным прочитать их мысли. Я слишком много знал.

Я застыл от ужаса.

Угольно-черное облако исчезло столь же быстро, как и возникло. Душелов стоял между солдатами. Оба падали с величественной неторопливостью срубленной вековой сосны.

Я принялся лупить Ворона. Он застонал, его веки приподнялись, и я заметил расширенные зрачки. Сотрясение. Проклятье!..

Душелов взглянул на сообщников по преступлению, потом медленно повернулся ко мне.

Трое Взятых приблизились. За их спинами умирал Повешенный, причем делал это весьма шумно. Но я его не слышал. Я встал на подгибающиеся ноги и посмотрел в лицо своей судьбе.

«Мне не положено так по-дурацки умирать, – подумал я. – Это неправильно…»

Все трое стояли и смотрели на меня.

А я смотрел на них. Ничего другого мне не оставалось.

Храбрый Костоправ. У тебя, по крайней мере, хватило духу, чтобы взглянуть смерти в глаза.

– Ты ведь ничего не видел, верно? – негромко спросил Душелов. Вдоль моего позвоночника пробежались холодные ящерицы. Это был голос одного из мертвых солдат, рубивших Твердеца.

Я покачал головой.

– Ты был слишком занят, сражаясь с Твердецом, а потом ты занимался Вороном.

Я слабо кивнул. Колени превратились в желе, иначе я рванул бы прочь без оглядки, хотя и совершил бы при этом откровенную глупость.

– Уложи Ворона на ковер Зовущей, – велел Душелов.

Подталкивая, бурча и упрашивая, я помог Ворону встать и добраться до ковра. Он не имел ни малейшего представления о том, где находится и что делает, но позволил мне отвести его куда следует.

Я встревожился. Явных ран я на нем отыскать не мог, но все же он вел себя очень странно.

– Отвезите его сразу в мой госпиталь, – сказал я Зовущей. Я не осмелился посмотреть Взятой в глаза и не смог произнести слова с нужной твердостью, поэтому они прозвучали как мольба.

Душелов поманил меня к своему ковру. Я пошел, переставляя ноги с энтузиазмом барана, приближающегося к мяснику. Откуда мне знать, вдруг он играет со мной. Если я упаду с ковра, это навсегда избавит Взятого от всяких сомнений в моем умении держать язык за зубами.

Он подошел к ковру вслед за мной, бросил на него свой окровавленный меч и уселся. Ковер поднялся и медленно полетел к Лестнице.

Я обернулся и взглянул на лежащие внизу неподвижные фигуры, снедаемый подспудным стыдом. Как все получилось несправедливо… Но все же, что я мог поделать?

Что-то золотистое, напоминающее бледную туманность на полночном небе, шевельнулось в тени, отбрасываемой одной из каменных башен.

У меня едва не остановилось сердце.

Капитан заманил обезглавленную и все более деморализующуюся армию мятежников в ловушку. Началась мясорубка, и лишь малая численность и крайняя измотанность солдат не позволила Отряду сбросить противника с перевала. Не помогло и благодушество Взятых. Один свежий батальон или один удар магии могли бы принести нам в тот день победу.

Я ухаживал за Вороном уже в пути, уложив его в последний фургон, покативший на юг. Он будет приходить в себя еще несколько дней. Само собой, на меня легли заботы и о Душечке, но я не жаловался – один ее вид прекрасно разгонял тоску очередного отступления.

Быть может, именно этим она вознаграждала Ворона за его великодушие.

– Это наш последний отход, – пообещал Капитан. Он-то не назовет его отступлением, но ведь он и не штабная крыса, у которой хватает наглости называть отступление «наступлением в противоположном направлении» или «перегруппировкой в тыл». Правда, Капитан не упомянул и тот факт, что любой следующий отход произойдет уже после конца войны. Дата падения Чар станет датой смерти империи Госпожи. И она же, по всей вероятности, станет последней датой в Анналах, подведя черту под историей Отряда.